Неточные совпадения
И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей…
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть
по лону
вод,
Ступает бережно на лед,
Скользит и падает; веселый
Мелькает, вьется первый снег,
Звездами падая на брег.
Ему показалось, что он принял твердое решение, и это несколько успокоило его. Встал, выпил еще стакан холодной, шипучей
воды. Закурил другую папиросу, остановился у окна. Внизу,
по маленькой площади, ограниченной стенами домов, освещенной неяркими пятнами желтых огней,
скользили, точно в жидком жире, мелкие темные люди.
Здесь торопливо
скользит по глади
вод судно, боясь штилей, а с ними и жажды, и голода.
Когда обливаешься вечером, в темноте,
водой, прямо из океана, искры сыплются, бегут,
скользят по телу и пропадают под ногами, на палубе.
Походка их медленна, тяжела, неловка, некрасива; лебедь, гусь и утка, когда идут
по земле, ступают бережно,
скользя и переваливаясь с одной стороны на другую, а утки-рыбалки почти лишены способности ходить; зато
вода — их стихия!
Как они принялись работать, как стали привскакивать на своих местах! куда девалась усталость? откуда взялась сила? Весла так и затрепетали
по воде. Лодка — что
скользнет, то саженей трех как не бывало. Махнули раз десяток — корма уже описала дугу, лодка грациозно подъехала и наклонилась у самого берега. Александр и Наденька издали улыбались и не сводили друг с друга глаз. Адуев ступил одной ногой в
воду вместо берега. Наденька засмеялась.
Колеи дорог, полные
воды, светясь, лежали, как шёлковые ленты, и указывали путь в Окуров, — он
скользил глазами
по ним и ждал: вот из-за холмов на красном небе явится чёрный всадник, — Шакир или Алексей, — хлопая локтями
по бокам, поскачет между этих лент и ещё издали крикнет...
Так, день за днем, медленно развертывалась жизнь Фомы, в общем — небогатая волнениями, мирная, тихая жизнь. Сильные впечатления, возбуждая на час душу мальчика, иногда очень резко выступали на общем фоне этой однообразной жизни, но скоро изглаживались. Еще тихим озером была душа мальчика, — озером, скрытым от бурных веяний жизни, и все, что касалось поверхности озера, или падало на дно, ненадолго взволновав сонную
воду, или,
скользнув по глади ее, расплывалось широкими кругами, исчезало.
— Де? — раздался торопливый вопрос…
По палубе зашлепали босые ноги, послышалась возня, мимо лица мальчика сверху
скользнули два багра и почти бесшумно вонзились в густую
воду…
«Придержи», — шепнул главный рыбак; лодка приостановилась, острога
скользнула в
воду, шла сначала медленно, потом быстро вонзилась, и через несколько секунд был осторожно вытащен огромный язь,
по крайней мере фунтов в шесть, увязший в зубьях остроги; зазубрины так въелись в тело язя, что даже руками не вдруг его сняли.
Я чувствую себя заключенным внутри холодного, масляного пузыря, он тихо
скользит по наклонной плоскости, а я влеплен в него, как мошка. Мне кажется, что движение постепенно замирает и близок момент, когда оно совсем остановится, — пароход перестанет ворчать и бить плицами колес
по густой
воде, все звуки облетят, как листья с дерева, сотрутся, как надписи мелом, и владычно обнимет меня неподвижность, тишина.
С парохода кричали в рупор, и глухой голос человека был так же излишен, как лай и вой собак, уже всосанный жирной ночью. У бортов парохода
по черной
воде желтыми масляными пятнами плывут отсветы огней и тают, бессильные осветить что-либо. А над нами точно ил течет, так вязки и густы темные, сочные облака. Мы все глубже
скользим в безмолвные недра тьмы.
…Впереди лодки, далеко на горизонте, из черной
воды моря поднялся огромный огненно-голубой меч, поднялся, рассек тьму ночи,
скользнул своим острием
по тучам в небе и лег на грудь моря широкой, голубой полосой.
В стороне яма с стоячею
водою покрывалась изумрудною плесенью:
по ней уже не
скользил водяной паук, не отдавалось кваканья зеленой лягушки; торчали одни лишь мшистые сучья, облепленные слизистою тиной, и гнилой, недавно свалившийся ствол березы, перепутанный поблекшим лопушником и длинными косматыми травами.
Труп положили на деревянный щит, употребляемый при погрузке, открыли борт и своеобразный морской гроб тихо
скользнул по палубе, ногами к
воде.
Фельдшер успел вовремя ухватиться за настилку и выкарабкаться почти сухим. Но Астреин
по горло погрузился в
воду. Он достал ногами дно, здесь было вовсе не глубоко, но течение с такой силой тянуло его под мост, что он едва-едва успел уцепиться за столб. Лодка, переполнившись
водою, перевернулась вверх дном, легко
скользнула в пролет и на той стороне моста сейчас же запуталась в кустах. Фельдшер стоял наверху и хохотал во все горло.
Горбач нащупывает пяткой корягу и, крепко ухватившись сразу за несколько веток, становится на нее… Совладавши с равновесием и укрепившись на новой позиции, он изгибается и, стараясь не набрать в рот
воды, начинает правой рукой шарить между корягами. Путаясь в водорослях,
скользя по мху, покрывающему коряги, рука его наскакивает на колючие клешни рака…
Цветным камнем мелькнул над
водою зимородок,
по реке
скользнула голубая стрела; с берега, из кустов, негромко крикнули...
Напряжённо вслушиваясь, Назаров смотрел, как вдоль берега у самой
воды двигается высокая фигура Степана, а рядом с нею
по воде скользило чёрное пятно. Ему было обидно и неловко сидеть, скрючившись под гнилыми досками; когда Рогачёв пропал во тьме, он вылез, брезгливо отряхнулся и сердито подумал о Степане...
«Услышит», — сердито подумал Назаров, и в то же время челнок вздрогнул, поплыл к берегу,
скользя по светлой, гладкой
воде быстро, бесшумно и оставляя за собою чешуйчатый след.
Стоит Семён в тени, осматривая людей невидимыми глазами; на голове у него чёрный башлык, под ним — мутное пятно лица, с плеч до ног колоколом висит омытая дождём клеёнка, любопытно
скользят по ней отблески огня и, сверкая, сбегает
вода. Он похож на монаха в этой одежде и бормочет, точно читая молитву...
Обернулся я, встал в двери — странно мне. Согнувшись, она уже плещет
водой и
скользит по мокрому полу, сверкая белыми икрами. Смущённо отошёл прочь, и с того дня легла она мне на душу.
По двору между тремя образовавшимися островами: мельницей, бараком и домиком Алексея Степановича,
скользили две большие и неуклюжие лодки, и мельники, белые от муки, со смехом и шутками вылавливали поднятый
водою тес.
Однако засиделся же я! Солнце встало и косыми лучами
скользит по кирпичной стене сарая, росистый сад полон стрекотаньем и чириканьем; старик Гаврила, с угрюмым, сонным лицом, запрягает в бочку лошадь, чтоб ехать за
водою.
С нее взорами
скользил я
по необозримой равнине
вод, спокойных и гладких, словно стекло, то любовался, как волны, сначала едва приметные, рябели, вздымались чешуей или перекатывались, подобно нити жемчужного ожерелья; как они, встревоженные, кипели от ярости, потом, в виде стаи морских чудовищ, гнались друг за другом, отрясая белые космы свои, и, наконец, росли выше и выше, наподобие великанов, стремились ко мне со стоном и ревом, ширялись в блестящих ризах своих.
По ней
скользят двойники рыбачьих лодок, иные с огненным лучом, отражающимся в
воде; на берегах пылают костры, ярко освещая группы, теснящиеся около них в разных положениях.